Д. Ахтырский
Символика вечной
женственности в творчестве Даниила Андреева.
Тема «вечной женственности» - закавычиваю
словосочетание, поскольку оно в рамках данного дискурса
заменимо другими смыслообразами – в христианском
пространстве смыслов окутана специфическим туманом, затрудняющим размышление,
но и провоцирующим концептуализацию (хотя и болезненного свойства).
Естественно, где речь заходит о
женственности, там подразумевается и мужественность. Мы априори ограничены в
своих представлениях о мире фактом наличия двух полов. Те объекты, которые
невозможно причислить к тому или иному полу, являются либо бесполыми, либо
двуполыми – и, значит, не разрывают бинарную замкнутость. Фантасты – к примеру,
Айзек Азимов – пытаются смоделировать мир, в котором
наличествуют три и более полов. Но и в этом случае можно выделить два пола,
максимальным образом выражающие наши представления о мужественности и
женственности. Остальные же образуются с помощью комбинаторики и произвольной
трансформации социальных функций и ролей в половые. Но, если
оставаться в границах собственно пола, два не терпят третьего; между мужским и
женским нет зазора, куда могла бы втиснуться еще какая-либо половая реальность.
Точно так же мы не можем представить себя существующими в не-трехмерном пространстве.
Однако же
о «вечной мужественности» речь фактически почти никогда не заходит. о ней редко говорят мистики,
богословы и оккультисты. В социальной же проекции
данной проблематики наблюдается то же положение вещей: мы празднуем 8 марта,
международный женский день, поздравляя всех женщин. Мужчины же
поздравляются 23 февраля – в день защитников отечества, хотя многие мужчины не
имеют к вооруженным силам никакого отношения и не
будут иметь его в будущем. День посвящен не мужчинам как таковым, а социальной
функции, реализуемой, как правило, мужчинами. Гендерная
тема в научном сообществе есть по преимуществу «женская» тема – это относится
как к объекту, так и к субъекту гендерных
исследований.
Это
несоответствие – обратная сторона медали, следствие патриархального перекоса
человеческого сознания.
Невозможно
дать точного и полного определения мужественности и женственности, попытка их разграничить обречена не неудачу. Мужское и женское
разделено только в области строения физических тел и их функций. Когда же мы
обращаемся к области психологии, все становится неопределенным, плывущим,
границы исчезают. Черты характера не могут быть отнесены точно к тому или иному
полу. Женственность и мужественность уходят в область субъективного.
Представления о мужественности и женственности разнятся от эпохи к эпохе, они
весьма несходны в разных культурах и субкультурах, несходны вообще у разных
людей. По-своему женственны и агрессивные женщины Достоевского, и «тургеневские
девушки» - а в глазах Федора Карамазова женской привлекательностью обладала и
Лиза Смердящая.
В области
метафизики часто производится наложение бинарной оппозиции мужского/женского
на другие бинарные оппозиции. Например, в паре
«единство/множественность» «единство» обычно ассоциируется с «мужским», а
«множественность» - с «женским». Аналогичным образом ассоциируются члены
пары «центр/периферия». Однако возможно и иное наложение;
«женское» может отождествляться с целостностью, синтетичностью,
нерасчлененностью (женщина рожает детей – эта деятельность требует концентрации
всех сил организма и души), «мужское» же – с расчлененностью, аналитичностью, набором функций, способностей, умений,
«профессий». Женщина умеет все понемногу, а мужчина – узкий
профессионал. Женщина – это центр, хранительница дома и очага, его средоточие.
Мужчина же находится на периферии, отправляется на охоту.
войну, заработки, покоряет пространства, расширяет
сферу влияния «дома»; он является своего рода «отделом внешних сношений».
Таким
образом, «мужественность» и «женственность» - не понятия, а символы, отсылающие
нас к неким неопределимым реальностям. Эти реальности субъективно могут
переживаться как реально существующие, образующие в паре особый мир, особое
пространство – или даже весь универсум. Добавление же
предиката «вечный» указывает на высочайшие, незамутненные каким бы то ни было
злом, совершенные источники/средоточия мужественности и женственности,
причастные тем или иным образом к тайне Божества, высшей реальности.
Пожалуй,
именно предлагаемое Даниилом Андреевым решение проблемы вечной женственности
заставляет многих ортодоксальных христиан называть его «неоязычником»
либо «гностиком».
Даниил Андреев признает троичность Божества,
однако вместо Отца, Сына и Святого Духа у него появляются Отец, Мать и Сын.
До каких
пределов доходит бинарность
мужественности/женственности? Где начинается реальность, которая была бы
превыше этой полярности? Именно этот вопрос представляет собой суть спора о
«Софии» или же «Вечной Женственности».
Спор имеет
смысл только в том случае, если спорящие признают иерархичность мироустройства,
не сводят все смыслы на плоскость, но говорят о
духовной «глубине» или «высоте». В этом пункте сходятся и православные, и
гностики, и теософы, и буддисты, и индуисты, и т.д. Именно это согласие
позволяет вести разговор, задает пространство спора. Может быть, именно
утверждение иерархичности позволяет говорить о
религиозном характере того или иного взгляда на мир и вытекающего из него
образа действий (обобщенно – «проекта»). Христианство и буддизм, к примеру, в
наибольшей степени роднит именно признание иерархичности
– духовной и материальной – ведь объекта поклонения в буддизме нет.
С
мыслителем постмодернистского толка вроде Делеза или Фукобыло бы бесполезно вести такой разговор. Для него
«верх» и «низ» существуют лишь как ментальные структуры. «Мужское»
и «женское» могут быть рассмотрены как основополагающие, базисные в конкретном
контексте структуры – так же, как, к примеру, «протезирование» и «ампутация».
Структуры по меньшей мере бинарны.
Единым же является лишь «план имманенции», в котором
структуры и концепты и существуют.
Очертим
границы этого спора, выявим его точки экстремума.
Первый
полюс – крайне дуалистический. Нет областей духа, лежащих выше разделения на
мужественность и женственность. У мира два центра, два начала, два божества.
Другая
крайность – признавать эту полярность только на уровне физической телесности.
Душа же (или, если угодно, сознание), согласно известной поговорке, пола не
имеет. В трансфизических же (или духовных)
реальностях нет никакого разделения на мужественное и
женственное.
Мужественность и женственность (мужское и женское), наряду с «днем»
и «ночью», «солнцем» и «луной», с архаических времен являются основными
символическими бинарными парами. Они однозначным образом накладываются
друг на друга: «мужское/день/солнце», «женское/ночь/луна». В китайской традиции
в итоге сформировалась метаоппозиция – ян и инь,
охватывающая множество бинарных пар, таких как «верх/низ», «огонь/вода»,
«свет/тьма», «твердость/податливость», «вертикаль/горизонталь», плюс все
вышеупомянутые.
инь и ян
представляют собой выявление вовне изначального единства – Дао, или
Великого Предела. Это единство никоим образом не нарушается полярностью инь и ян.
Китайская
(как даосская, так и конфуцианская) традиция – это
традиция безличности. Дао, инь и ян не предстают в личном образе и, тем более, не
являются по сути своей личностями. Но как только высшие начала мироздания
осознаны как личности – внутренняя связь между ними и внешняя связь между ними
и миром начинает рассматриваться как связь любовная. Выявляющуюся в высшем
начале полярность становится очень соблазнительно обозначить символами
мужественности и женственности.
В
индуизме, насквозь пропитанном мистикой и философией пола, единое Божество
раскрывается в двойном образе – мужском и женском. Мужественное проявление
Божества иногда рассматривается как сущность Бога, а женственное – как Его
внутренняя энергия. Эта же полярность свойственна проявлениям единого Божества,
называемым тримурти – триединству Брахмы, Вишну и Шивы. Возникают
мужественно-женственные пары Брахма/Сарасвати, Вишну/Лакшми и Шива/Парвати.
По
сходному пути идет и Андреев. «Выявляясь вовне, Единый
проявляет некую присущую Ему внутреннюю полярность. Сущность этой полярности
внутри Божества для нас трансцендентна. Но, выявляясь вовне, она воспринимается
нами как полярность двух к друг
к другу тяготеющих и друг без друга не пребывающих начал, извечно и присно
соединяющихся в творческой любви и дающих начало третьему и завершающему: Сыну,
Основе Вселенной, Логосу. Истекая во вселенную, божественность сохраняет эту
присущую ей полярность; ею пронизана вся духовность и вся материальность
вселенной. На различных ступенях бытия она выражается различно. В слое
неорганической материи… ее можно усмотреть, вероятно, в основе того, что мы
именуем всеобщим законом тяготения, в полярности электричества и во многом
другом. В органической же материи нашего слоя… эта полярность Божества
проявляется в противозначности мужского и женского
начал» (1, 121).
Сын, Логос
Вселенной, выражает Себя, согласно Андрееву, в богорожденных
монадах (чтобы не углубляться подробно в монадологию Андреева, замечу, что
она во многом схожа с монадологией Николая Лосского).
Эти монады либо мужественны, либо женственны. Каждая брамфатура
(совокупность пространств/реальностей/уровней/слоев планеты, звезды,
звездной системы, наконец, всей Вселенной) возглавляется такой богорожденной монадой или их парой; они осуществляют в брамфатуре провиденциальный план. Иисус Христос является
такой монадой для брамфатуры Земли. Его Андреев часто
называет Планетарным Логосом. Каждый сверхнарод
(термин, аналогичный гумилевскому суперэтносу или шпенглеровской
культуре) также возглавляется богорожденной
парой – демиургом сверхнарода и соборной
душой.
Тайна
взаимоотношений мужественного и женственного пронизывает, согласно Андрееву,
всю Вселенную, проявляется во множестве форм. Однако же, поскольку суть
полярности Божества, для нас трансцендентна, именно мы, на нашем
человеческом языке, называем эту полярность полярностью Божественной
Мужественности и Божественной Женственности. Именно такие обозначения в
наибольшей степени соответствуют нашим представлениям о любви – а в Евангелии
от Иоанна сказано, что Бог есть любовь.
«Высочайшая из тайн, внутренняя тайна
Божества, тайна любви Отца и матери, отнюдь не «отражается» в человеческой
любви, какой бы то ни было; ничто в мире не может быть соизмеримо или подобно
сущности этой тайны. Но и ничто в мире, за исключением того, что исходит от
начал богоотступнических, не может быть сторонним по отношению к этой тайне. В
человеческой любви вообще, то есть в любви ко всему живому, выражается (а не
отражается) существо Триединого,- существо, которое
есть любовь. В любви же мужчины и женщины выражается (а не отражается)
внутренняя тайна союза Отца и Матери в той мере, в какой она нас достигает,
будучи преломленной множеством слоев космического ряда» (1, 121).
Так
Андреев отвечает на упреки в переносе различий пола в тайну Божества, то есть
внесении в Божество элементов антропоморфизма. Не углубляясь в тонкости
апофатического (к Богу нельзя прилагать даже предикаты существования или несуществования) и катафатического
богословия, рассуждающих о возможности давать огу имена и определения, замечу следующее. Межчеловеческие
отношения в христианском богословии уже давно перенесены на тайну Божества – на
тайну Троичности. Это не половые, а семейные отношения.
Андреев,
чувствуя родство и с христианской, и с индуистской традицией, вольно или
невольно пытается их синтезировать. Для Андреева тайна Божества может быть
выражена как через символы семьи, так и через символы пола .При
этом Андреев совершенно не использует фаллические и вагинальные символы, так
характерные для индуистской и буддистской традиций. Индуизм же и христианство
оказываются на противоположных флангах. Индуизм предпочитает половую символику
семейственной, а вхристианстве считается
кощунственной мысль о переносе на божество половых отношений.
Христианство
не говорит о Двоице, оно знает только Троичность. Двоица – таково свойство
человеческого сознания – с фатальной неизбежностью будет рассматриваться как
полярность мужественности и женственности. Свидетельство об этом можно найти в
подавляющем большинстве традиционных культур. Семейные же взаимоотношения
скорее троичны; структурный архетип семьи – отец, мать и сын. У Андреева Единый
выявляется в Двоице (Божественная Мужественность и Божественная Женственность),
а Двоица – в Троице (Отец, Мать и Сын). Через Сына создается Вселенная.
Христианские богословы
пытались исключить из представлений о Божестве всякую половую составляющую.
Чтобы снять полярность, скрытым образом присутствующую в архетипе семьи (любовь
отца и матери), они оставили Отца и Сына, но исключили Мать, поставив на ее
место Святой Дух. Любопытно, что в новейшую эпоху многими экзегетами
указывалось, что слово «дух» а арамейском языке, на котором говорил Иисус, -
женского рода. Строение же языка оказывает колоссальное влияние на сознание
человека и на его представления о мире, Боге и самом себе.
Отец и
Сын, вроде бы, согласно христианскому богословию, никакого отношения к мужскому
полу не имеют. Это чистые отношения родства. Однако в таком случае с тем же
успехом можно было бы употреблять символы «Мать» и «Дочь» - или хотя бы
нейтральные с половой точки зрения «Родитель» и «Ребенок». Тем не менее, Отец и
Сын остаются Отцом и Сыном. «Половая» нагрузка, накладываемая
словоупотреблением, не снимается. И неспроста радикальные богословы-феминисты
предлагают слово «Отец» заменить словосочетанием «Отец-Мать» или «Он-Она» («Оно» прозвучало бы в
безлично-пантеистическом духе).
Помимо
всего прочего, нельзя забывать и о том, что Иисус-человек принадлежал к
мужскому полу.
Прямой
связи здесь нет, но косвенно исключение женственного начала из божественной
сферы вкупе с латентным присутствием в представлениях о ней начала мужского
спровоцировало дискриминацию женщин в христианских обществах – вплоть до
обсуждения вопроса о наличии или отсутствии у женщины души или «imago Dei», образа Божьего.
Дискриминированными
оказались и половые отношения, отношения между мужчиной и женщиной, любовь
между представителями разных полов. Существует трогательная преемственность
между античной языческой традицией и сменившей ее в том же
культурно-географическом регионе традицией христианской. Любовные отношения
мужчины и женщины у эллинов считались отношениями второсортными – по сравнению
с отношениями гомосексуальными, отношениями опытного мужчины и юноши.
Впоследствии гомосексуализм был осужден, но и гетеросексуальность
не была реабилитирована. Началась великая аскетическая эра.
Семья
восторжествовала над Полом, но полной победе препятствовал один неприятный
момент: семья без пола существовать не может, поскольку им порождается. Пол
лежит в основе семьи. Только любовный союз мужчины и женщины дает жизнь ребенку
– а стало быть, и семье. Троица возникает из Двоицы. Отношения мужчины и
женщины пришлось легитимировать, но единственным их благим смыслом оказывалось
деторождение.
Парадоксальным
образом подобная легитимация только профанировала эти отношения. В них должна
была восторжествовать грубая сексуальная составляющая, лишенная даже
эротического момента. Любопытно, как в эту эпоху воспринималась каноническая
«Песнь Песней», какие чудеса ловкости должны были проявить мастера аллегорической
трактовки священных текстов. Власть и повиновение, жалость и уважение, лишенная
романтического и эротического флера сексуальная жизнь – вот стандарт,
рекомендуемый вступающим в связь мужчине и женщине.
Этапа же влюбленности лучше избежать вовсе – с помощью заключения брака по
расчету в той или иной форме.
Несмотря
на подобные установки, некоторое время спустя в христианских культурах
начинается процесс реабилитации женского начала и любовных отношений мужчины и
женщины. Развивается почитание Богородицы, а вместе с тем и материнства вообще.
Богородицу начинают величать «Царицей Небесной», «единственной заступницей»,
«Владычицей». К ней обращаются даже с просьбой о спасении. Но спасает только
Бог. Кто же тогда Богородица? Царица Небесная – пара Небесному Царю. Царь и
царица – супруги, ровня. Культ Богородицы встречал
мощное противодействие – прежде всего в протестантизме.
Одного
Отца для полноценной духовной, душевной и телесной жизни оказалось мало –
человеку нужна Мать. Но женщина – не только мать. Она – и сестра, и дочь, и
возлюбленная. Она – жена или невеста. Бог же – не только Отец. Он (в лице
Христа) – еще и Жених. Кто же Невеста? Кроме того, Иисус говорит о Себе, что
тот, кто слушает Его слово, Ему «и брат, и сестра, и матерь».
В индуизме Бог – и мать, и отец, и дочь, и сын, и друг, и сестра, и
брат, и возлюбленный, и возлюбленная. Дух дышит, где хочет, и Бог
предстает перед нами в разных обликах, является под разными именами – в том
числе, и в женственном облике, как Иисус явился в облике мужественном.
Женское
начало реабилитируется как таковое, не только в своей материнской функции;
реабилитируется сначала в земном своем проявлении, а затем и в небесном.
Возникает рыцарский культ прекрасной дамы, поэзия трубадуров, труверов и
миннезингеров. Влюбленность и поклонение соединяются и фактически изгоняют
сексуальную составляющую из отношений рыцаря и его дамы. Рождается
представление, что половая любовь не так уж тесно связана с физическим
сексуальным контактом, с телом, с зовом плоти. Можно сказать, что в этот
период Европа открыла метод, аналогичный индийскому методу поднятия энергии Кундалини.
Влюбленность
становится вариантом духовного пути, явлением
облагораживающим и возвышающим человека. Уместно в этом контексте вспомнить и суфийскую мистику любви, суфийскую
поэзию, в метафорике которой Бог – и любимый, и
любимая, и возлюбленный, и возлюбленная. Влюбленность и любовь перестают
гаситься сексом и деторождением, обретают самоценность,
повышают свой статус. В религиозно-философском аспекте этот процесс нашел свое
совершенное выражение в блестящей работе Владимира Соловьева «Смысл любви»:
«Только при этом… соединении двух существ (мужчины и женщины – прим. авт.),
однородных и равнозначительных, но всесторонне различных по форме,
возможно (как в порядке природном, так и в порядке духовном) создание нового
человека, действительное осуществление истинной человеческой индивидуальности.
Такое соединение… мы находим в половой любви, почему и придаем ей
исключительное значение как необходимому и незаменимому основанию всего
дальнейшего совершенствования, как неизменному и постоянному условию, при
котором только человек может действительно быть в истине» (2, 314).
Но
существовало стремление восстановить пол
в богословии. Вот как об этом пишет Андреев.
«Известно,
что от гностиков до христианских мыслителей начала XX
века в христианстве жило смутное, но горячее, настойчивое чувство Мирового
Женственного Начала, - чувство, что Начало это есть не
иллюзия, не перенесение человеческих категорий на план космический, но высшая
духовная реальность. Церковь, намереваясь, очевидно, дать выход этому чувству,
освятив своим авторитетом культ Богоматери на Востоке, культ Мадонны на Западе.
Действительно, перед благоговейным почитанием Материнского Начала – почитанием,
иррационально врожденным народной массе, - возник конкретный образ, к которому
оно и устремилось. Но то мистическое чувство, о котором я говорю, - чувство
Вечной Женственности как начала космического,
божественного, - осталось неудовлетворенным. Ранняя и непререкаемая догматизация учения об ипостасях поставила носителей этого
чувства в своеобразное положение: дабы не впасть в ересь, они принуждены были
обходить коренной вопрос, не договаривать до конца, иногда отождествлять
Мировую Женственность со Вселенской Церковью, или же,
наконец, совершать отвлечение одного из атрибутов Божества – Его Премудрости –
и персонифицировать это отвлечение, наименовав его Святой Софией» (1, 120).
Носителем
этого чувства, по словам Андреева, был и Вл. Соловьев.
Именно Соловьев инициировал дискуссию о Софии, развернувшуюся в кругах
философов и богословов России в начале ХХ века. Именно он вдохновил русских
поэтов-символистов идеалом вечной женственности.
Соловьев
так и не сказал о Софии ничего определенного. Или же сказал слишком много.
Лосев в своей книге о Соловьеве выделяет у последнего порядка 20 различных
определений Софии. Однако говорил Соловьев «не как книжник, а как власть
имеющий». В своих концепциях он пытался выразить невыразимое
– собственный мистический опыт, описанный им в полушуточной
поэме «Три свидания».
«И в
пурпуре небесного блистанья,
Очами,
полными лазурного огня,
Глядела
ты, как первое сиянье
Всемирного
и творческого дня.
…Все видел
я, и все одно лишь было –
Один лишь
образ женской красоты…
Безмерное в его размер входило, -
Передо
мной, во мне – одна лишь ты» (2, 409).
Легко
заниматься рассудочными спекуляциями. Что есть «вечная женственность» - вторая
ипостась (как у Андреева), третья (как думают те, кто считает Святой Дух
женственной ипостасью), четвертая, что она – посредник между Богом и миром, что
это творение, как оно задумано Богом, не подвергнувшееся грехопадению. Тяжело,
имея собственный мистический опыт, прикасаться холодным рассудком к своей
внутренней святыне, открывшей тебе по неизреченной своей милости и любви свой
лик. Еще тяжелее облекать свои видения в богословские и философские формулы,
когда ты радеешь за воссоединение церквей и считаешь новый раскол одним из
худших бедствий. Внашу же эпоху расколы, как мы
знаем, вызываются куда менее серьезными причинами, чем попытка введения в круг
догматики постулатов о «вечной женственности» - разногласиями по календарным,
языковым и богослужебным вопросам (к примеру, читать ли Е:вангелии на литургии, стоя лицом к Царским вратам
или лицом к народу).
Андреев
творил в совершенно иных условиях. Произошла революция. Влияние Церкви почти
совершенно сошло на нет. вызвать
раскол Андреев уже не боялся. Он был твердо уверен, что в
борьбе с мировым злом, чьим откровением стали мировые войны и тоталитарные
режимы, необходима консолидация всех людей доброй воли и всех светлых учений на
планете; что каждый должен внести свою лепту в эту битву, ничего не скрывая и
ничего не боясь; что догматические разногласия в новый период становятся
вопросом второстепенным.
Метафизика
Андреева – метафизика динамическая. Да, высочайшая реальность неизменна. Но она
беспредельно высока, до нее не досягает ни человеческий рассудок, ни
человеческая интуиция, ни мистические прозрения. Само слово «неизменна» -
пустой звук по отношению к тайне Божества.
Положение
же дел в разноматериальных мирах планетарного космоса
непрерывно меняется. Идет борьба провиденциальных и демонических сил, в ходе
которой в качестве равнодействующей возникают законы существования. Меняется
диспозиция. Именно смена диспозиций в иных планетарных мирах во многом
определяет ход земной эволюции, человеческой истории, развитие и борьбу идей,
доктрин и учений.
Согласно
точке зрения Андреева, «до XIX века никакого
мистического опыта, подобного опыту Соловьева, просто не могло быть:
объекта такого опыта в Шаданакаре (в «Розе Мира» -
имя планетарного космоса. – прим.авт.) еще не
существовало» (1, 194).
В начале XIX века, как утверждает Андреев, произошло нисхождение в
планетарный космос персонифицированных сил Мировой Женственности – Великой
женственной богорожденной монады. Проведем параллель
со словами, коими Соловьев увещевал морских чертей:
«Знайте
же: вечная женственность ныне
В теле
нетленном на землю идет.
В свете немеркнущем новой богини
Небо слилося с пучиною вод» (2, 401).
Ситуация в
мирах, доступных созерцанию только величайших мистиков (к числу которых Андреев
относил и Соловьева), изменилась. Исподволь, параллельно с продолжающимся
нисхождением женственной монады, стали изменяться и сознание людей, и общее
духовное, интеллектуальное и социальное состояние человечества. Возросло
отвращение к насилию и кровопролитию, смягчились нравы, изменилась ситуация с
правами женщин; а главное – усилилось стремление к объединению человечества на
принципах любви и дружбы, а не насилия.
Эта
женственная монада и есть пара Планетарному Логосу, Иисусу Христу. Это и есть
Его Невеста. Она – выражение второй ипостаси, Приснодевы-Матери. Она же –
планетарное проявление Вселенской Церкви. Церковь у Андреева становится личностью,
которой только и может быть Невеста Агнца. Только постольку, поскольку Она –
личность, она и может образовать на земле «церковь земную», претворив «собрание
верующих» в единство с собою и с Христом, в Тело Христово.
Эта
монада, как и монады душ сверхнародов, соборна. В такие души некоторой частью своего существа
входят души живых существ составляющих ту или иную
общность, например, конкретный сверхнарод. В случае
же Звенты-Свентаны – так Андреев именует женственную
монаду – она соединяет в себе в одно целое даже не только души всех лдей, но души всех существ, обитающих в планетарном
космосе. Таким образом, единая церковь нашей планеты будет представлять собой
единство в любви и дружбе всех обитателей земли. Осуществится это только после
второго пришествия Христа, когда произойдет преображение той части планетарного
космоса, в которой обитает человечество.
Можно
сказать, что мужское начало как метафизический принцип у Андреева выступает как
своего рода «разъединяющее единство», а
женское – как «соединяющая множественность». Вспомним лозунг французской
революции – «свобода, равенство, братство». Мужское начало рождает
индивидуальную свободу, которая есть условие духовного развития; женское начало
рождает братство, спаянное любовью. Идея же равенства возникает как выражение
мистического факта свободной и творческой любви мужественной и женственной
ипостасей Божества, равного достоинства этих ипостасей и вообще мужественного и
женственного во Вселенной, без чего любовь перестает быть любовью и переходит в
разряд отношений власти, господства и подчинения.
Литература: