<<назад в раздел "Проза"

Д. Рылов

Сколько раз плакала моя жена.

Некрасивые истории.

 

В системе классификаций есть и такая: по одному общему признаку. Признак достаточно нелеп обычно, но автор находит его самым главным, иначе почему бы он брал его за основу.

Я тоже мог бы сказать, что в моей жизни не было случаев большей важности, чем когда плакала моя жена, и эти случаи в своем роде показательны, то есть, показательны именно эти случаи, поскольку было еще много других слез – от радости, что у нее такая счастливая семейная жизнь.

Это не так.

 

1. Воспоминания эти как правило – одна-единственная непоследовательная картинка, к которой наслаиваются детали, предыстория, последыши. Первое из таких – и по датировке, и которое приходит в голову: темный сентябрьский вечер в окруженном нашим домом дворе, я сижу на земле и держу жену, которая безудержно рыдает, вырывается, орет.

Мне 19 лет.

Проходящая мимо участливая тетка кричит мне что-то в том духе, что происходит. Я советую ей проходить мимо, мимо. "А вот я сейчас милицию позову". "Да зовите, я ее муж!" Тут я привстаю, я говорю это стоя.

В тот вечер выяснилось, что я бегаю гораздо лучше жены. Она очень старалась убежать, добежала даже от квартиры по лестнице до середины двора метров двести, но в тапочках, я был обут приличнее, ибо только вошел и немного с ней побеседовал.

Прежде чем двое людей уживаются, прежде чем они начинают понимать, как жить друг с другом, не только на чем вообще основывается их жизнь, любовь там, но и какие у них отношения более подробно, проходит срок. Тогда он еще точно не прошел, потому что мне твердо казалось, что жена недостаточно меня ценит, во всяком случае, любит сильно меньше, чем я ее. Необходимо было проучить.

Вообще эта манера цепляться к словам – худшее, что может быть в человеке. Еще и поэтому я так не люблю уголовную романтику. Детское стремление уличить в противоречии, во лжи, просто в оговорке, тогда как собственно сказанное никогда не важно, попытка сделать именно его наиважнейшим, эгоцентрическое нежелание искренне понять, что имелось в виду, что стоит за набором звуков, инфантильность словесной перебранки, затаенных обидок неимоверно меня в себе раздражает.

Я несколько раз уходил только потому, что мне говорили: "Уходи". Они же сами сказали! Вот и тогда. Но даже не только это.

В тот вечер я приставал к девушке. До сумасшествия пил в общежитии, пил с горя, что у друга украли денег. Потом пришла его девушка, мы пили,  пили, даже ходили за догоном, а был это портвейн, и какое-то поражающее воображение количество, полтора – два литра на рыло, очень проливной дождь в свете фар, дружно взявшись за мокрые руки, мы с ней ходили за догоном.

Друг отрубился быстро. Потом я как-то понял, что на самом деле он не спал. На следующий день он навсегда поругался со своей девушкой. Глупо думать, что я был тому причиной, но мне кажется, что он все-таки не спал.

Довольно странно, что в результате я добрался домой. По нескольким причинам этого быть не могло, но это произошло – как доказательство моей любви и преданности. Правда странно, что уже давно спящая жена с большим усилием ногами спихнула меня с кровати?

Это так неприятно – внутри потрясающее количество портвейна, позади – часовой путь из общежития, здесь надеешься обрести лоно семьи, очаг и быт. Вместо этого – холодный пол, "пошел вон". А если у друга украли деньги? И так далее.

С утра, в пять или семь проснувшись, я поехал обратно. Там друг, девушка, теплая постель.

Меня не было дома пятнадцать дней.

Я поставил себе за условие: она сама должна меня искать. Сама должна попросить меня вернуться, как попросила меня уйти. И тогда я запросто вернусь. Ничего не может быть запросто из того, что зреет в голове.

Человеческая особенность строить планы диалогов, перебирать возможные варианты ответов, развития событий неистребима.

Я и раньше уходил, но всегда возвращался сам – эдакая экстраваганца. Исчез – появился. Отношения изменились, а я все равно: исчез – появился. Ну поженились, ну будет ребенок (или я еще не знал, что он будет? Не знал еще, по-моему. Да, не знал – это документировано, но он уже был), ну нужно делать ремонт, ну и что? Разве человек не может летать, как птица?

Испытание любви – опаснейшее занятие. Я им занялся. Ушел в запой. Уехал на родину, пил там. Вернулся. Даже ходил пару раз на занятия – тогда я еще был студент, и притом на грани отчисления, а потом меня и отчислили – с этим связана уже следующая история.

Потом я сильно раскаивался. Меня, как всегда, неправильно поняли. Сделали без меня ремонт. Думали, что я вернусь сам, и даже вообще не поняли, отчего и куда я исчез, и посчитали свиньей.

Но нет – искали. Я узнал это от Суицида (характерные истории о Суициде – в другом месте, сейчас мне не весело). "Тебя жена искала и плакала". "Никогда не думала, что унижусь до того, что буду плакать перед Суицидом" – слова, от которых меня постигло раскаяние, а может, легкое торжество – Толстому видней. Так что в тот раз она плакала неоднократно.

Я сразу явился, как только это узнал. "Ты меня искала?"

Она сидела в косынке и красила дверь. "Нет".

Но я был выдержан. "Нет? Тогда я пошел".

Тут она побежала.

 

2. Больше всего не люблю, когда придираются к словам. Следующий раз был очень скоро, и к словам придралась жена. Слова эти были: "Ну, рожать-то уж, это твоя забота". Да, они были сказаны в контексте.

Почему человека начинает нести? Почему он никогда не может сказать, что все его предыдущие слова отменяются? Потому что в этом затягивающая сила диалога.

Иначе собеседник перестанет тебе верить. Сейчас ты говорил одно, теперь нужно не принимать всерьез это одно, принимать уже другое – где же ты врал? В этом же и проблема самоидентификации: если не врешь, значит, ты просто разный в разные моменты времени, значит, ты не идентичен себе, – неужели ты хочешь, чтобы тебя таким воспринимали, неужели ты сам себя таким воспринимаешь?

Нет уж, сказал – продолжай. "Будь последователен" – человеконенавистнический девиз, с удивительной старательностью выполняемый, однако выполнять не получается, а даже если получается – ожидания меркнут, до такого можно дойти в своей последовательности.

В день моего отчисления жена съела подошву "нозепама". И поэтому не плакала. Она плакала в другой раз.

Тогда погибли часы, подаренные мне тещей на свадьбу. Я их бил об дерево, потом растоптал. Видимо потому, что теща отрекомендовала их как особо прочные.

Тогда же я оставил сумку со всеми документами и спортивным костюмом в кустах.

Женщин часто интересует будущее. Оно заинтересовало и мою жену, когда понятно стало, что я буду неизбежно отчислен, а ей рожать и т. д.

Картинка: мы идем по коридору, длиннейшему коридору первого гуманитарного корпуса в сторону цирка и ругаемся. Подробности диалога не важны, но понятно, что речь идет о том, какие дикие проблемы перед нами встают, и как эти проблемы решать, речь идет о будущем, будущем без высшего образования, без занятий и денег, моей неспособности учиться, о будущем ребенке, и тут я попытался сострить: "Ну, рожать-то, это уже твоя проблема". Реакция была потрясающей. Неудачнее сострил разве что Лермонтов в беседе с Мартыновым.

Более того, это была цитата. Цитата из переписки моего папы с моей мамой, "Ну рожать-то уж придется тебе" – так там и было написано, и родиться должен был я.

Мы давно уже вышли из здания, дошли даже до узкой полоски деревьев между потоками машин на Ломоносовском напротив цирка, а диалог все нарастал.

Я, естественно, не стал говорить, что я пошутил (признать неудачную шутку шуткой – расписаться в своей неадекватности), а стал доказывать совершенную истинность своего высказывания. Да, я имел в виду именно это: рожать – проблема только моей жены. Только.

Мы долго ругались. Я разбил часы. И когда жена была, наконец, доведена до слез и стала уходить, я бросил сумку валяться между деревьев, догнал ее… Сценарий примерно тот же.

Когда мы вернулись, сумки уже не было.

Потом мне позвонили. Я встретился с этим человеком на остановке напротив места, где бросил сумку. Он отдал мне паспорт и записную книжку, трогательно сказав, что я совсем не похож на фотографию. Навсегда утрачен тогда был спортивный костюм с характерным запахом, в котором я ходил на отработки физкультуры, единственное, что я упорно посещал. Впрочем, больше он мне не потребуется. Физкультуру я не буду посещать больше никогда.

 

3. Тема моих взаимоотношений с Университетом вообще вызвала у моей жены много слез. И особенно бурными они были, когда спустя четыре с половиной года после вышеозначенного я стал восстанавливаться.

Все это время я отчаянно работал, пока жена училась и воспитывала детей. Теперь мы решили сделать наоборот: я буду доучиваться и сидеть с детьми, она – содержать семью.

Картинкой здесь будет солнечный день, действительно очень жаркий солнечный день конца мая и чудесные зеленые аллеи огромной территории Университета на Воробьевых Горах.

В отличие от всех прочих картинок, здесь представленных, эту я не помню, а воображал и воображаю ее себе только умозрительно, ибо я не помню в тот день никаких особенных тенистых аллей, хотя и ходил по одной из них.

Гештальты надо закрывать – я понял это за пять лет между отчислением из Университета и восстановлением в нем. Я просто не мог видеть это здание (а его видно просто отовсюду), я не мог близко к нему подходить без содрогания внутренностей.

Началось с того, что я оказался неспособен учиться. Сначала я не смог сдать первую сессию, потом огромными усилиями мамы все-таки уже летом ушел в академ, кое-как закрыв хвосты, особенно латынь, потом вышел из академа, но сдал только академическую разницу, и притом опять уже к лету.

Тогда меня почему-то не постигали сомнения в собственной дееспособности и адекватности. Однако теперь я вполне понимаю, что моя изумительная самоуверенность и упертость в немного странном, но очень органичном сочетании с нерешительностью и неготовностью к изменениям ситуации всегда служили и продолжают верно служить мне службу.

Меня отчислили тогда же, когда стало известно, что будет ребенок. И я под лозунгом "содержать семью" ринулся в мелкий бизнес под руководством приятеля.

5 лет торговли – это отрицательный опыт. Я завидую людям, которые непрофессионально считают деньги, таких осталось уже немного.

Мне это настолько не нравилось, что я даже решил восстановиться, лишь бы не заниматься коммерцией, и это притом, что экзамены, очевидно, я сдавать не умею, и восстановление спустя 5 лет после отчисления тоже может показаться несколько надуманным.

Жена поддержала меня всецело.

Когда мы решили, что я буду учиться и первое время, возможно, не смогу работать (так я  говорил – с тех пор не работал ни разу), она согласилась зарабатывать хлеб насущный. Когда выяснилось, что для восстановления мне нужно всего лишь сдать вторую сессию, которая как раз уже началась (благо старая зачетка у меня сохранилась), она согласилась обучать меня всему, что нужно знать по окончании первого курса  – сама-то она была уже аспирант. Когда выяснилось, что для восстановления на дневное отделение нужно сдавать каверзный старославянский язык, а моя жена-романист его не знает, она пошла договариваться, чтобы меня восстановили сразу на вечернее отделение – очень удобно, ведь я смогу и работать к тому же (ха-ха!).

Бабушка, заведующая учебной частью вечернего отделения, услышав обо мне, почему-то страшно затряслась и наотрез отказала. Впоследствии выяснилось, что она трясется в самых разнообразных ситуациях, но в тот первый раз моя жена была немало изумлена. Однако она уболтала злую старушку бог знает каким образом, и путь к сессии стал мне открыт.

И тут возникла "моя латынь". О, "моя латынь"! Еще в период сдачи далекой первой сессии, который длился для меня вместе с полугодовым академом полтора года, знакомые и незнакомые девочки моего курса, а потом и на курс младше, а потом и люди, имеющие самое косвенное отношение к Университету, но в нем регулярно ошивающиеся, встречая меня, сочувственно морщились и говорили: "Ну как твоя латынь?"

Моя латынь была известна всем моим самым дальним родственникам и знакомым родственников, бывшим одноклассникам, прославилась она и у меня на родине.

В числе четырех экзаменов надо было сдавать и ее. И тут выясняется, что преподаватель латыни, которому я должен сдавать – мой сосед по общежитию, однокурсник, тех еще времен приятель и проч., правда, уже тогда изрядно замороченный протестантизмом.

И живет он все еще в общежитии, но теперь уже для аспирантов, в Главном Здании МГУ. Натурально, к нему-то я и направился, засунув в задний карман джинсов свою старенькую зачетку, в которой уже были проставлены свежие два зачета и экзамен.

Религиозный приятель мне ни хрена не поставил. Он, оказывается, за это время совсем обаптел (как протестантизм и классическая филология могут гармонично сочетаться в одном цельном человеке, пусть думают писатели-реалисты) и заявил за кусочком общежитского сыру, что у него был опыт ставить халявные оценки, но ведь для меня же будет полезнее, если я сам потружусь, поработаю головой, заслуженно добуду, законная гордость, почетная обязанность и проч.

Я немного расстроился. Есть же неадекватные люди! Через пять лет четыре экзамена и два зачета! Потрудиться! Я еще не знал, что даже если бы он очень сильно захотел, он бы не поставил мне тогда экзамен.

Я уже потерял зачетку к тому времени, как к нему пришел.

Для действующего студента потерять зачетку – катастрофа. Для студента, восстанавливающегося после пятилетнего перерыва – летальный исход. Зачетку необходимо восстанавливать. Для этого найти все ведомости экзаменов и всех преподавателей, их ставивших.

В моем случае по некоторым причинам это было невозможно. Начиная с того, что некоторые преподаватели, принимавшие у меня экзамены, уже умерли. Заканчивая тем, что в сессию, вместе со всеми, я сдавал экзамены очень редко, а в основном – гораздо позже по сомнительным индивидуальным листочкам, далеко не все из которых нашлись в моем личном деле в учебной части дневного отделения, когда я стал-таки восстанавливать зачетку. Гораздо сложнее оказалось найти эти общие ведомости – они уже ушли в архив. Мои однокурсники закончили обучение два года назад. Мои вторые однокурсники – год назад.

Но в тот момент я просто позвонил домой и сказал, что кажется, забыл зачетку дома. Не видела ли ее на самом видном месте моя дорогая жена.

Вернувшись, я застал ее уже полностью в слезах. Она очень быстро все поняла.

Мощным экстрасенсорным усилием я все время, пока мы с женой ездили искать мою зачетку, представлял себе, как она выглядит (салатовая такая, очень обшарпанная) и где сейчас лежит. Я был уверен, что где-то в метро, на пути из дома в Университет. Всего две ветки – Кольцевая и Сокольническая. Мы исследовали их полностью, со станциями и ментами, особенно "Университет", где к тому же склад потерянных вещей. Но не документов.

На склад потерянных документов можно звонить не раньше четырнадцатого дня после потери. Я заимел этот телефон, но там сказали, что такого рода документы у них бывают очень редко – их не приносят за неважностью (хотя, полагаю, восстановить паспорт много проще). Я представлял свою зачетку среди мусора.

Администрация рынка на метро "Университет", где я побывал, покупая сыр в гости к другу-преподавателю, тоже была осведомлена о моих делах. Я представлял свою зачетку валяющейся на рынке, в тени ларьков.

Жена периодически начинала плакать снова в течение еще трех дней. Видимо, она мне сочувствовала. Но твердо сказала: "зачетку восстанавливай".

Бабушка из учебной части вечернего отделения при виде меня обычно немного тряслась – ей была памятна беседа с моей женой. Когда же я сказал ей, что потерял зачетку, она к трисичухе в придачу еще и частично потеряла дар речи, то есть заговорила междометиями.

А ведь я всего лишь попросил у нее новую ведомость, ведь ведомость со сданными новыми зачетами и экзаменом была аккуратно вложена в потерянную зачетку. Ведомость она мне не выдала. Тогда я взял ее в учебной части дневного отделения.

Затем – легкое получение дубликата зачетки, в учебной части пятого курса за 60 рублей, тем более легкое, что у меня с собой всегда были фотографии 3х4 – память о временах, когда мой руководитель поручал мне стать предпренимателем без образования юридического лица.

Одновременно я учил латынь. Ежедневно пять дней подряд с женой по учебнику Мирошенко-Федорова. Нужно было знать 10 уроков. Я их выучил.

Ежедневно эти пять дней я ходил в Университет в поисках преподавателей – переставить старенькое. Индивидуальных ведомостей, нашедшихся в моем деле в учебной части дневного отделения, оказалось мало: английский (преподаватель английского языка ушла на Факультет Иностранных Языков –другой адрес, я туда не поехал), две философии (один из преподавателей умер, другой находился в отпуске), русская литература. Литературу мне переставили запросто.

Остальное нужно было искать в архиве с общими ведомостями (что бы я там нашел, если бы до него добрался?), который находился в учебной части пятого курса, где мне с такой легкостью дали за деньги дубликат зачетки. Добрая женщина отказалась его вскрывать наотрез – у нее сессия пятого курса, а я-то младшекурсник! Будь я на пятом курсе, где учатся сопляки на три года младше меня, она бы была мне хоть чем-то обязана, а так нет. Пустить же меня в святая святых – Архив Ведомостей – никак нельзя.

Я сдал латынь на пять другому преподавателю. В пакете, который я принес на экзамен, находилась огромная коробка конфет для Кербера, охраняющего Архив. Я не умею вручать коробки конфет. Однако тогда я это сделал с легкостью, но совсем другому человеку.

– Да вы все знаете! – закричал радостно латинист, и поставил мне экзамен в новенький дубликат. Я попросил его переставить мне на всякий случай еще и зачет, который я сдал пять лет назад заочно, просто по блату передав зачетку кому-то с классической кафедры, ведь латыни я не знал нисколько.

Потом, через полчаса, когда зачетка нашлась, я снова прибежал к нему, уже на кафедру, со старой зачеткой и нашедшейся в ней ведомостью и снова требовал все мне переставить уже в старую зачетку и старую ведомость, но от старой ведомости он все-таки усилием воли отказался. Ведомость и новая сойдет.

– Так вот он, потерявший! – как-то слишком весело закричала в учебной части дневного отделения моя бывшая куратор курса, у которой я брал все эти личные дела и ведомости, сначала когда стал сдавать сессию, потом когда потерял зачетку. С каждым моим приходом она смотрела на меня все печальнее. А тут, когда я в очередной раз зашел туда сразу после экзамена по латыни, так развеселилась. Просто у нее на столе была моя зачетка. Ее принес человек. И уже ушел, минут пять назад. Он нашел ее на аллее неподалеку, да все как-то учебная часть не работала.

Как ярко я тогда представил жаркий солнечный день, просторы Университета и одну из тенистых аллей, на которой валяется моя зачетка.

– Вы знаете, – сказал я куратору, – у меня тут с собой есть коробка конфет, вот вам к чаю.

 

4. Отношения часто складываются таким образом, что простые и важные требования одного человека запросто игнорируются другим только потому, что для этого другого требования эти всего лишь простые, и настолько простые, что и важными никак быть не могут, по большому счету на них можно вообще не обращать внимания.

Тонкость же в том, что самым главным в этих требованиях оказывается отнюдь не их простота – ведь очень просто оставить человеку дозу ЛСД, если у тебя их две, – а именно обязательность их к выполнению.

И здесь ступор.

Я ничего не могу с собой поделать – при всей своей внимательности, и чуткости, и тонком понимании взаимоотношений, и, собственно, нежной любви к собственной жене, – все равно не делаю самого важного и простого, что она просила. Слишком просто.

Очевидно, например, что моя жена неравнодушна к психоделикам. Я это знаю и знал всегда. Еще более замечательно очевидно, что себя я большим до них охотником не считаю, а все жадность.

Здесь картинок могло бы быть даже и довольно много – психоделики все-таки вещь достаточно визуальная, особенно ЛСД, но выделить хочется одну: сижу за столом, ярко освещенном лампой, и тихонько разворачиваю бумажечку, таящую еще более крохотную бумажечку, зеленоватую, не более пол квадратных сантиметра, с изображением. Напротив приятель. Мы с ним это дело на двоих приобрели через славного нашего друга, представленного в этой картинке голосом слева.

Голос слева: – Да ладно, ешьте вы ее на двоих.

Я: – А точно не будет много?

Голос слева: – Да ладно, смотри какая она маленькая – что тебе от нее будет (этот довод и впоследствии всегда поражал меня своей убедительностью).

Я: – Но жена просила же ей оставить…

Голос слева: – Да ладно, еще достанем. От четвертинки ты просто ничего не почувствуешь (здорово сказано, правда? Ел я потом и четвертинки – до фига, кстати, почувствуешь)

Я (приятелю напротив): – Ну что, думаешь пополам съедим?

Приятель напротив: – Да.

Я: – А мне точно не будет МНОГО?

Голос слева: – Да что тебе от такой половинки сделается? Дай, я сам разрежу аккуратненько.

Прошло около четырех лет, и самые тонкие подробности, боюсь, могу переврать, но в целом, думаю, именно так все и происходило. Придумать или дофантазировать можно гораздо изящнее.

В этом порочность натурализма. Уж очень неинтересны действительно правдивые диалоги.

Самое забавное, что потом я эти реплики все передавал жене в утешение ее слезам, а это были самые ее яростные слезы из всех, что мне приходилось видеть – до полной утраты способности к членораздельной речи – подобным образом себя изводила разве героиня "Грозового перевала", но в данном случае изводил ее именно я, и именно этими простыми утешительными словами, они почему-то только разжигали ее ярость. Видимо, перед ней не было в этот момент ярко освещенного стола, вот в чем все дело.

– Ладно, – говорил я, – еще достанем.

Этот довод я почитал самым убедительным, не объяснять же ей, что бумажка была ну совсем маленькая и что я три раза, как при пострижении, переспросил, не будет ли мне много, и все три раза мне сказали "не будет", хоть и было в результате так много, что приятель, съевший вторую половинку, через месяц, так и не оправившись, навсегда уехал в Пермь.

Мне же, опуская подробности, пришлось довольно крепко держать себя в руках в течение двенадцати часов, в последнюю очередь я бы назвал этот опыт удовольствием, и всякий раз, когда я употреблял ЛСД впоследствии (гораздо меньше, естественно), этот ехидный ужас шизофрении неизменно вспоминался самым ярким образом, несколько омрачая. Причем на отходняках после всего этого, пока еще на периферии зрения болтались какие-то стремные блики, мне пришлось беседовать с разъяренным соседом обладателя голоса слева в отсутствие оного, утешать бьющуюся в истерике жену и ругаться по поводу воспитания моих детей с ее тетей.

И еще забавная подробность, хотя и так все ясно. Но все-таки. Насколько на многое запросто можно закрыть глаза, если блюдешь свой интерес: когда этот чудесный вечер только планировался, нас было пятеро, и мы размышляли над тем, как можно приобрести на всех пятерых одну марку, потому что она дико сильная. Но удача сопутствовала нам – мы приобрели две. Одна целая досталась нам с приятелем. Вторая обладателю голоса слева и его прекрасной даме. Всем было довольно хуево.

– Да ладно, – повторял я жене, немного трясясь после передоза, – достанем еще.

Ответом было:

– Так достань еще! Достань! Прямо сейчас!

Не правда ли, довод капризного ребенка.

Еще я достал через год.

 

5. Хронологическая последовательность немного здесь уступает место тематической, и на смену наркотикам неизбежно приходит пьянство мужа – банальный повод для женских слез, однако, очень мощный.

Весьма много я пил именно в период отчаянной работы между отчислением из Университета и восстановлением в нем, когда жена доучивалась и нянчила детей.

Коммерческая деятельность вообще неизбежно сопровождается пьянством, ибо только пьянство помогает преодолеть бесконечный стресс, с ней связанный.

Здесь, конечно, все воспоминания довольно смутные, и сливаются в один большой раз, хотя он был, конечно, далеко не один, но чтобы дело дошло до слез, случаи, конечно, единичны.

Не было никаких слез, например, когда я в нечеловеческом состоянии был заставлен прополоскать и повесить в ванной пеленки. Выжать и расправить их не удалось. С утра было впечатляющее зрелище: на расстоянии полуметра друг от друга на веревках в ванной длинные тряпичные сталактиты.

Из одной истории я помню только удар в глаз. Полная амнезия, и вдруг – удар в глаз, нахожусь тоже в ванной, била жена, и снова полная амнезия. Судя по всему, тогда тоже обошлось без слез. Но драка некоторое время побыла атрибутом плача по поводу моего пьянства.

В шоу-боях без правил, называемых "реслинг", кои очень любил в возрасте двенадцати лет мой брат, есть один трогательный момент: приличная часть бойцов имеет длинные волосы, да притом еще, как правило, распущенные. Именно на это я всегда указывал брату, когда аргументировал принадлежность данного действа к жанру шоу, а не спорта, как он был уверен.

Ибо в драке самое слабое место длинные волосы. И моя жена всегда использовала этот момент с наибольшей отдачей. Всегда-то ей удавалось в первый же момент бультерьерски захватить огромную часть моих волос и больше уже не отпускать никогда. Это крайне чувствительно, даже несмотря на изрядную дозу обезболивающего в моем организме.

Однажды отдирать от меня жену собралась вся семья: ее папа, мама и сестра. К тому времени мы сидели, скорчившись, на полу уже довольно долго. Запомнилось несколько реплик.

Мама: – Ну что ты ее так сильно бьешь!

Папа: – А чего она человеку в волосы вцепилась!

Так что можно смело сказать, жена всегда из наших с ней поединков выходила победителем. Потом я вычесывал из головы практически четверть всей имеющейся на ней растительности, и она очень меня жалела.

Обидно, но я всегда допускал сближение. Обычная последовательность была: некий любой предмет разбивается или швыряется, и потом либо идет в ход стул (другой тяжелый предмет), либо сразу это опасное сближение. Ни разу из трех или четырех, а последний был, когда я уже понабрался опыта, я не смог ему противодействовать.

Хотя однажды я неожиданно поступил единственно правильным образом, несмотря на весьма плачевное на тот момент состояние моих мыслительных способностей. Мне удалось подбить противнику нос, когда он еще не успел применить обычный свой запрещенный прием. Но поскольку я делал это лежа и совершенно без сил, совершенно ясно стало, что сейчас и наступит моя гибель через снимание скальпа без подручных средств. Я сдался на милость победителя. Я сказал:

– Делай, что хочешь, – и безвольно опустил руки.

Соперник сдержался. С тех пор мы дрались всего один раз, но об этом следующая.

 

6. Единственный более-менее забавный, даже парадоксальный случай семейной жизни был связан с ревностью.

В "Карлсоне" было такое хорошее слово "низводить". Так вот, это я умею. Однажды я совершенно сознательно и трезвый довел жену до дикой истерики, в которой потерял наибольшее количество волос.

Несколько совпадений могут привести к чему угодно. К примеру, компьютерные уроки печати слепым методом в синтезе с нагловатой однокурсницей дают семейную драму.

Я учился печатать с помощью компьютерной программы. Уроки сложные, муторные, из шестнадцати где-то до пятого дошел и бросил, но уже решил, что печатать умею, ну хотя бы девяносто знаков в минуту точно.

И тут однокурсница. Никакая не красавица, между прочим. Я как раз восстановился, только-только со всеми познакомился, а надо было написать и сдать в печатном виде реферат по философии, страниц на двадцать. В беседе как раз и зашла об этом речь (с однокурсницами почему-то практически только учебу всегда и обсуждали, то ли у нас никак не может быть других точек пересечения, а на самом деле они все живут глубокой полноценной непонятной мне жизнью, то ли им действительно не о чем больше говорить, разве что о каких-то сугубо бабских проблемах), и я, естественно, растопырив пальцы, рассказал, насколько у меня самого в этом отношении все замечательно, владею компьютером, слепым десятипальцевым и проч.

Я сам не предлагал. Она первая попросила. Конечно, я сказал, что перепечатаю ей ее черновичок, – почему бы нет.

Люблю считать и прикидывать. Итак: около тридцати ее страниц (она оказалась графоманка, в результате получилось почти сорок, и я выбросил еще страницы на две – какой же это был бред!), а я печатаю 90 знаков в минуту, а в странице их 1800, итого страница около двадцати минут, весь труд за 10 часов. Ну, три дня по три часа.

Я просидел над этой херней пять дней. Достоевский, тема ее реферата, предстал передо мной шизофреником, на ходу теряющим мысли и невнятно бормочащим с периодичностью в пару страниц одно и то же, причем самого гнусного свойства, с отвратительным синтаксисом, лексикой и неуместными цитатами из всех подряд, только не из себя.

Жена моя тогда еще не устроилась на постоянную работу, дабы стабилизировать семейный доход, как мы радужно планировали при моем восстановлении. Она работала дома. Она работала за компьютером.

Теперь компьютер был занят мной – ну мне же нужно потренироваться в слепой десятипальцевой на славу, просто для тренировки – и не все же время, только поздно вечером и ночью.

К сожалению, моя жена один раз скажет: "Дорогой, мне нужен компьютер", на что мой ответ: "Сейчас-сейчас, пять минут", и после этого молчит. Делает какие-то свои дела у меня за спиной, читает, пишет, и главное, даже если ей он действительно очень нужен, никогда не напомнит еще раз, чисто по-человечески: "Ну, милый, пять минут уже прошло, вылезай", на что я буду отвечать: "Все-все, я уже закончил", а затем: "Ну когда же, наконец", а я: "Видишь, я уже закрываю" и т.д. Никогда.

Это ужасно раздражает. Человек не может быть солдатом, надевающим портянку, пока горит спичка (я не был в армии, это все, что я о ней знаю). Он слаб и забывчив – ему нужно напоминать, пояснять, участвовать с ним в диалоге, если он, скажем, звонит по телефону, подходить к нему, отчаянно жестикулировать, открывать рот, делать вращательное движение пальцами "закругляйся", поднимать трубку спаренного телефона и кашлять в нее – вот это нормально. А дуться за спиной, "одного раза сказать достаточно", "он же один раз слышал", "мы же договорились" – так поступают только сухари и солдафоны.

В тот раз она решила воевать на моей территории. Территории язвительности и острословия. Который там день – четвертый уже, наверное, я сидел за трудом, а на нее накатило все сразу – компьютер занят и на нем нельзя сделать ничего нужного, я занят тоже, и как всегда, херней, мало того, херней, порученной мне какой-то левой нахальной бабой, а не родными и близкими, и, главное, у моей жены было немного свободного времени – она не выдержала.

В общем, она стала меня подкалывать. Что я очень добренький. Что меня все пользуют. Что я всегда рад заняться чем-нибудь бесполезным. Что нашли дурачка.

Но я-то язвить умею гораздо лучше. И я отвечал. Буквально на автопилоте – ни слова не помню, просто по больным точкам – тюк, тюк. В какой-то момент даже пришлось встать из-за компьютера, чтобы особенно остро что-то произнесть. Жена подскочила, и с улыбкой переспросив мои последние слова (привычка с детства, улыбаться, когда хочется плакать), вцепилась мне в волосы.

Ох!

Это была самая жестокая драка, в которой я участвовал в жизни. Одной рукой я держал жену, другой снимал вырванные волосы из головы и, приговаривая, пытался засунуть ей в нос и в рот, дабы отучить впредь (действительно, волос она мне с тех пор не рвала, но не уверен, что это моя педагогическая заслуга того дня). Она дико кусалась и волосы не отпускала, а когда очередной пук оставался в руке, пыталась уцепиться за новую партию.

Похоже, мы сильно поссорились тогда.

За реферат и я и девочка получили пять и удостоились похвалы. Не представляю, что писали получившие тройки – таких было большинство.

 

7. Ситуация, когда жена как раз не плакала. Хотя и должна была заплакать по всем сложившимся канонам, ибо безвыходность и безысходность, созданные мной – главные причины ее плача.

Но видимо она уже ко мне привыкла. Мы как раз ужились, наверное, и мое невнимание к важным и простым делам, моя страсть из самой пустой интриги делать дикий экшн, и саспенс, и прочего Хичкока, уже не отвлекают мою жену от своих дел, как бы мне ни хотелось привлечь к себе внимание, и показать, как мало она ценит меня лично, а главное, как мало она сочувствует проблемам, которые должен решать я.

Впрочем, здесь всего лишь очередная сказка о потерянном времени и попытке делать как все без должного понимания ситуации. Это течение современной жизни я назвал бы мудизм.

Принадлежу ему всецело.

Задача была простая: языковая спецшкола для ребенка. Время для выполнения – год. Моими усилиями дело было доведено до полной задницы, в которой и находится в данный момент.

Год назад надо было начинать трепыхаться на счет школы – ведь всем теперь хорошо известно, что при каждой школе есть платные дошкольные курсы, и если ребенок на них не ходил, его не возьмут, а если ходил, автоматически возьмут. Как же!

В августе звоню в РОНО, или как там это сейчас называется, Управление Образования, и спрашиваю у местного куратора школ с углубленным изучением иностранного языка, какая школа с углубленным изучением иностранного языка относится к нашему району.

Выясняется: никакая не относится. – Что же делать? – Обратитесь в такую-то.

А в такой-то все очень хорошо. Как раз набор в дошкольную гимназию.

На собрании дошкольной гимназии на вопрос "Сколько платить в месяц?" завуч младших классов говорит:

– Мы долго думали и решили, – тут она кокетливо закрывает глаза и  выдыхает: – восемьсот.

Кому же жалко двести двадцать долларов за девять месяцев, если в результате ребенка возьмут? Понятно, что это такой завуалированный вариант вытягивания денег из родителей, другие сразу платят при поступлении, а здесь – постепенно. Так я думал. Какая наивность!

На вопрос, точно ли берут из гимназии в школу, завуч говорит:

– Если все в порядке со здоровьем и логопедией, точно.

Она и тут соврала, конечно.

Я не беспокоился. В контракте, впрочем, был пункт о нашем согласии с тем, что обучение в гимназии не является гарантией поступления в школу. Я посмеялся над этим пунктом – мы-то, умники, знаем, что к чему, и подписал. Потом, когда завуч мне говорила: "Вы же подписывали контракт, там же было написано", я уже был к этому готов. Но это было позже.

Когда стало ясно, что учителям дошкольной гимназии глубоко по фигу эти дети, я думал – ну да, тянут деньги, а учить не обязательно, зато возьмут.

Забеспокоился я в марте. Раньше всех.

Я подошел к завучу и сказал:

– А когда же подавать документы в школу?

На что она сказала:

– Погодите, еще не прошли тесты, и вы не из нашего района, хотя то, что вы учились в гимназии будет вам плюсом, но неизвестно, попадете вы или нет…

Я спросил:

– А что, есть такой вариант?

– Нет, ну как сказать, пока не прошли тесты, пока не вывешены списки, я ничего не могу сказать. Будут вывешены списки.

Тут, конечно, она опять соврала. Никакие списки вывешены потом не были. Они остались у директора, которая не выпускала их из своих рук, чтобы не дай бог кто чего лишнего не увидел.

Тут я вынул свой козырь (он и потом у меня всегда был):

– В РОНО мне сказали, что вы относитесь к нашему району.

В ответ она пожала плечами.

Здесь можно было бы сказать: и тут я все понял. Увы, это не так. Я понял только, что она сука. Этого оказалось мало, чтобы сделать следующее умозаключение.

Потом было собрание. Выступила директор и сказала:

– Мы будем ориентироваться на тесты и баллы, которые получат дети. Наш район это или не наш для нас значения не имеет.

От этих слов я успокоился. Я и все время сначала обеспокаивался, потом находил, почему мое беспокойство неосновательно. Хотя эти ее слова были враньем, конечно. Мы не из их района. Только поэтому нам сочли возможным отказать. Иначе не могли бы.

Она к тому же сказала уже открыто:

– Учились ли вы в гимназии значения иметь не будет.

Вот в это я как раз не поверил. Почему? Свойство натуры.

Потом были тесты. В чем они будут состоять, нас не предупредили. Сначала некий психолог смотрел детей без нас. А потом – АйКью-собеседование на сообразительность, вроде:

– Что лишнее: сантиметр, часы, весы, радиоприемник, градусник.

Я на нем присутствовал. Ребенок отвечал средненько, но ведь и все дети отвечали средненько. А что еще можно ожидать после подобных вопросов?

Но я забеспокоился снова. И решил поинтересоваться у учительницы, как же мое дитя на общем уровне. Ответ был в том духе, что сейчас вообще уровень низковат, и далее подробности, насколько же бывают дети дебилы.

– Вот приходит на собеседование мальчик. У него рот раскрыт, язык висит. Я говорю: "Сначала спрячь язык, тогда мы будем с тобой разговаривать". А он не может. Патология такая.

Я успокоился. Это был уже апрель.

Другие родители, однако, стали мандражировать и записываться на собеседования в другие школы. Я тоже подумал так сделать, хотя в основном, конечно, мудро усмехался их суете.

– Ну что, – говорю дочери, – не хочешь еще на собеседование сходить в другую школу, потренироваться?

– А зачем, – удивилась она, – меня же сюда возьмут.

Я успокоился. К тому же меня останавливало три соображения (по степени возрастания): 1. Лишний стресс для ребенка 2. Мы же целый год деньги платили, а тут еще столько же, наверное, платить! Да как они смеют! 3. Как же, даже если мы сдадим документы в другую школу, а нас в эту школу примут, придется их забирать, что ли?

Не правда ли, основательные возражения, особенно самое важное, третье.

К тому же рядом с этой школой есть музыкальная, а с другими – нет. В нее-то мы поступили с триумфом. Это выяснилось вчера. А экзамен был в тот же день, когда выяснилось, что "в списках" нас нет.

Ближе к концу апреля я немного поболел. И вдруг, ясно помню этот день 25го апреля, первый день после выздоровления, когда я совершенно отчетливо представил себе ситуацию, при которой нам могут сказать, что нас не взяли, и пришел в такой ужас, что сразу позвонил в другую английскую школу узнать о приеме в первый класс. Конечно, он там уже закончился.

Я дождался момента, когда нам все-таки это сказали. "Вы не прошли" – секретарь, грустно так. "Может попадете, но шансов мало" – это директриса, эдакое уебище. И снова вынул свой козырь: давнишний отзыв куратора по школам с углубленным изучением языка из РОНО или как там это называется. Мне снова пожали плечами: есть округа, которые с нами смежны, но вы-то никаким боком.

На следующий день я сходил в еще две школы, где мне сказали прийти в понедельник, может, кто-то заберет документы. Это было вчера, в пятницу. А сегодня мой козырь сработал: звонила завуч и сказала, что если я принесу на бумаге из РОНО, что у нас в районе нет языковой школы и мы рекомендуемся в эту, поскольку ходили в ее гимназию целый год, и нам ее в РОНО рекомендовали, и вообще, мы очень в нее хотим…

Это последнее чувство, которое я испытываю к данной школе. Я всей душой ненавижу эту старую лживую взяточницу – ее завуча, эту наглую самодуру – ее директора, ее квелых снобов – учителей, и все это обшарпанное здание семи лет от роду.

Я поеду в РОНО. Может, даже добуду этот стремный документ, хотя в этом сильно сомневаюсь, и взятки я давать не умею, и вообще, доберусь ли до светлых очей куратора по спецшколам. Может быть, нас после этого и примут в этой школе, а может быть, и нет – это ведь тоже возможно. Может, мы сможем вписаться в другую "на коммерческой основе", может и нет. В любом случае это останется весьма грязной некрасивой историей с плохим концом. А все я.

К чему, собственно, веду. Я ведь думал, жена будет плакать – она с самого рождения ребенка говорила про языковую школу, а тут даже у меня слезы пару раз навернулись – именно в моменты, когда я вспоминал, сколько времени потратил зря: два раза в неделю возить ребенка из детского сада на двух автобусах в школу, потом ехать на два с половиной часа домой, потом обратно в школу, потом с ребенком в детский сад за вторым детем. Всего около семидесяти раз.

Но она нисколько не плакала. Сказала только:

– Любишь ты это. Так все устроить.

 

Моя жена плакала больше раз, чем семь. И, как правило, не от счастливой семейной жизни. От счастливой семейной жизни она обычно улыбается. Улыбка ее очаровательна.